От меня ушла жаба.
Жаба жила в каменных складках дома, около входной двери. Я так и отрекомендовывала ее приходящим гостям — моя придвЕрная жаба. Когда бы я ни посмотрела, жаба сидела себе в своей прохладной нише, ничем особенным не выдавая свое присутствие.
Каждый день, около шести часов вечера к ней приходили подружки — две жабки размером поменьше. Они забирались в вазон с водой, в которую каждое утро опускают свежие лепестки сезонных цветов и неким карканьем сообщали, что прибыли.
Но она и сама это как-то это знала. Потому что немного загодя, еще до их прибытия, жаба спрыгивала на пол и шла их встречать.
Ни разу не получилось подкараулить ее в тот момент, когда она возвращалась на место. Мне было ужасно интересно увидеть, как она умудряется вспрыгнуть с пола и точно попасть в узкое пространство своего домика-щели, довольно высоко расположенное. Но она как будто просто материализовывалась в нем. Только что в домике было пусто, и в следующий миг она уже сидит на своем месте, как ни в чем ни бывало. И ее подружки также незаметно исчезали из моего вазона, а для них, наверное, бассейна или джакузи.
Несколько дней назад я обнаружила, что жабы нет на привычном месте. Поискала. Понадеялась, что она отошла по делам и вернется. Но вдруг припомнила, что и подружки вечером не приходили. И вроде уже даже вчерашним утром было у меня какое-то невнятное чувство пустоты, вроде тревожной щекотки, слева от дверного проема. И, может статься, ее нет уже и с позавчерашнего дня? Ведь заметила ее присутствие я тоже не сразу, как поселилась в этом доме, а спустя несколько дней.
Ее нет, и нет как-то окончательно. Я понимаю, что она вряд ли вернется. Хочется верить, что с ней все в порядке, просто она отбыла куда-то по своим жабьи делам. В отпуск, скажем. Или улучшила жилищные условия, и сидит теперь на мраморе и в дорогом отеле.
А я нет-нет, да и поищу ее взглядом. И когда вижу пустоту там, где привыкла видеть темное бугристое тело, мне грустно. Я чувствую смутную вину — в самом деле, ведь это не она поселилась рядом со мной, а я вторглась на ее территорию. И кем я виделась ей? Огромной шумной великаншей, которая в вечерних сумерках включала яркий огонь, приводила в дом других великанов, и они начинали двигаться на своих огромных лапах и издавать не мелодичные звуки не в такт друг другу? Или предметом обстановки, которая иногда появляется в этом доме, потом исчезает, и через некоторое время возвращается уже в измененном обличье?
Пока она жила здесь, я об этом не задумывалась. Просто здоровалась с ней утром, да иногда находила ее взглядом в течение дня.
А может, я про нее все придумала? И она была вовсе не жаба, а жаб? В отпуске? С номером касса люкс — не в каждом же доме заведены купания с лепестками цветов? И прелестницы, прибывающие к закату, чтобы разделить эту негу. А теперь он, жаб, отбыл домой, к жене.
Или она была бабушка, а маленькие жабки — ее внучки, которых она приезжала присмотреть и поучить уму-разуму? Мне этого никогда не узнать.
И от этой неожиданной для меня самой грусти и непостижимости жабьего исчезновения, на меня напали мысли философические и масштабные.
Например, вдруг подумалось, а много ли я знаю на самом деле о людях, с которыми прожила всю жизнь? О том, какой меня видит мой взрослый сын, и как я присутствую в его жизни? И что я знаю о нем и его жизни, кроме того, что он телеграфным стилем докладывает мне по телефону? Или старые, закадычные, вдоль и поперек понятные друзья? С которыми и пуд соли и цистерна алкоголя, и поле перешли и в разведку сто раз?
Но, честно говоря, эта философия беспокоила меня не долго, вроде облачка набежавшего. А вот то, что я геккона Маню три дня не видела, меня больше взволновало. Я уж было перепугалась, что устроила на вверенной мне территории экологическую катастрофу, с массовым исходом всего живого.
Но нет — сегодня на полу ванной обнаружила обильные следы ее жизнедеятельности. И, уф, выдохнула.
Не так уж я плоха, как явление окружающего мира.